На защиту революции - речь 28 августа 1792 г.
Республика единая и неделимая - речь 25 сентября 1792 г.
Дантон и Жиронда - речь 29 октября 1792 г.
Как спасти Францию - речь 27 марта 1793 г.
Объявление войны Жиронде - речь 1 аапреля 1793 г.
В защиту революционного Парижа - речь 25 мая 1793 г.
О предоставлении Комитету общественного спасения полномочий временного правительства - речь 1 августа 1793 г.
Революция и террор - речь 26 ноября 1793 г.
О революционной законности - речь 24 января 1794 г.



НА ЗАЩИТУ РЕВОЛЮЦИИ*

Законодательное собрание, 28 августа 1792 года.

20 августа прусская армия герцога Брауншвейгского осадила Лонгви; 23 — крепость капитулировала, несмотря на то, что была снабжена припасами и оружием. Пруссаки начали наступление на Верден. Коммуна запретила выезд из Парижа. Дантон предлагает Собранию открыть ворота Парижа и дать Коммуне разрешение на производство домашних обысков для сбора оружия и ареста подозрительных лиц.

Дантон (министр юстиции). Временная национальная исполнительная власть поручила мне доложить Национальному собранию о тех мерах, которые она признала необходимыми для спасения государства. В качестве народного министра, министра революции, я дам мотивировку этих мер.

Наши враги заняли Лонгви. Но Лонгви — это еще не вся Франция. Наши армии еще целы. Вы согласитесь, что опасения по поводу нашего положения сильно преувеличены, так как у нас еще есть армия.

Мощной конвульсией удалось нам сбросить деспотизм в столице; мощным движением всей нации мы отбросим деспотов. (Аплодисменты.)

Вы отдали распоряжение о наборе 30 тысяч человек в Парижском и в соседних департаментах. Некоторые люди, побуждаемые наилучшими намерениями, но слишком подозрительные, вообразили в первый момент, что этот набор будет произведен только в Париже; они опасались, как бы центр революции не лишился своих лучших защитников. Это заблуждение было рассеяно, и я могу заверить, что секции

* Избранные речи Дантона. М., 1924.

237

прилагают величайшие усилия для набора своих контингентов. До сих пор велась поддельная война в стиле Лафайета; теперь вы должны начать войну настоящую — войну народа против деспотов. Настало время сказать народу, что он должен всей своей массой обрушиться на врага. (Аплодисменты.)

Когда корабль терпит крушение, экипаж сбрасывает в море все, что может увеличить опасность. Точно так же все, что может вредить нации, должно быть выброшено из ее недр, и все, что может послужить ей на пользу, должно быть передано в распоряжение муниципалитетов под условием вознаграждения собственников.

Наше положение таково, что все, что может служить к нашему спасению, должно быть пущено в ход. Исполнительная власть немедленно назначает комиссаров, чтобы воздействовать на общественное мнение в департаментах. Она полагает, что вы в свою очередь также должны избрать комиссаров, чтобы совместное действие представителей обеих властей привело к благодетельным и быстрым результатам. (Аплодисменты.)

Мы предлагаем вам объявить, что каждому муниципалитету вменяется в обязанность собрать всех граждан, какие только у него есть, способных носить оружие, снарядить их, снабдить всем необходимым и немедленно отправить на границы. Еще мы просим Собрание разрешить домашние обыски для подсчета имеющегося у граждан оружия.

Ворота столицы были до сих пор закрыты, и на это имелись серьезные основания. Важно было захватить изменников. Но, если нужно их арестовать, даже в числе 30 тысяч, пусть это будет сделано завтра же, чтобы завтра же Париж мог выступить сообща со всей Францией. Муниципалитеты имеют полномочия задерживать всех подозрительных, но надо, чтобы весь народ мог завтра же встать на вашу защиту и беспрепятственно поддерживать связь с жителями Парижа.

Разве можем мы ждать врага, укрывшись за стенами города, если наш авангард будет разбит?

Мы все должны пойти навстречу ему. Без этих мер, без обращения к народу вы ничего не достигнете.

В Париже имеется 80 тысяч годных к употреблению ружей. Прекрасно. Надо, чтобы те, кто ими вооружен, помчались к границам.

Каким образом народы, завоевавшие свободу, охраняли ее? Они устремлялись навстречу врагу, а вовсе не ждали его

238

у себя. Что сказала бы Франция, если бы Париж в оцепенении ждал прихода врагов?

Французский народ захотел быть свободным, и он будет свободным. Скоро сюда прибудут значительные силы. В распоряжение муниципалитетов предоставят все, что будет необходимо, обязавшись возместить собственникам причиненный им ущерб. Все принадлежит отечеству, когда оно в опасности. (Аплодисменты.)

Для успеха всех этих мер вы должны уполномочить нас произвести домашние обыски, чтобы раздать защитникам отечества оружие, скрытое злонамеренными или глупцами; после этого надо открыть ворота Парижа и возобновить сношения с соседними департаментами, сохраняя в силе закон о паспортах.

В заключение мы просим Собрание избрать из своей среды комиссаров, и пусть они совместно с исполнительной властью призовут граждан от имени отечества поспешить на его Защиту. (Аплодисменты.)



РЕСПУБЛИКА ЕДИНАЯ И НЕДЕЛИМАЯ

Конвент, 25 сентября 1792 года.

Предложение Тальена о том, чтобы на предстоящих выборах судьи избирались не исключительно из судебного сословия, встречается горячими дебатами. Во время дебатов Ласурс выступает с нападками на Париж и его депутатов. Ослен продолжает в том же духе и призывает своих коллег предать анафеме всех тех, кто вздумал бы посягнуть на республиканскую свободу и политическое равенство. Шум и крики достигают апогея, когда один из правых депутатов заявляет: "Робеспьер — глава этого заговора; он стремится к диктатуре; он — главный бунтовщик. Свои планы он доверил Барбару".

Дантон. Счастливый день народа, счастливый день для Французской республики, день, который приносит с собой братские объяснения в недрах этого Собрания среди лиц, которые его представляют; счастливый день, когда каждый из нас честно и открыто пообещает бороться со всяким личным авторитетом, грозящим превысить общий уровень равенства. Если есть виновные, если существует в действи-

239

тельности тот бесчестный человек, который хочет деспотически властвовать над народными представителями, его голова скатится на плахе, как только его преступление будет разоблачено. Здесь говорят о диктатуре, о триумвирате.

Подобные обвинения не могут быть неясными и неопределенными; тот, кто бросил подобное обвинение, должен подписаться под ним. Я бы не задумался сделать это, хотя бы мои показания стоили жизни моему лучшему другу.

Не следует обвинять всех парижских депутатов в совокупности; я не буду также стараться оправдать каждого депутата в отдельности; я не ответствен за них и буду говорить вам только о себе.

С полной готовностью я нарисую вам картину моей общественной жизни. В течение трех лет я делаю все, что считаю своим долгом делать для свободы, я всегда стоял в рядах ее самых отважных защитников. Будучи министром, я отдавал Совету все усердие, всю энергию гражданина, горящего любовью к своей стране; со всей горячностью моего темперамента я поддерживал в нем принципы равенства и свободы. Я заявляю, что личное честолюбие никогда не было двигателем моих поступков. Если кто-либо может бросить мне по этому поводу обвинение, пусть встанет и скажет.

Среди парижских депутатов, действительно, есть человек, чьи мнения для республиканской партии являются тем же, чем были мнения Руайю для партии аристократической. Этот человек — Марат. Слишком долго меня обвиняли в том, что я был автором или вдохновителем писаний этого человека. Свидетелем, могущим удостоверить лживость этих обвинений, является ваш председатель. Он читал угрожающее письмо, посланное мне этим гражданином; он же был свидетелем ссоры, происшедшей между Маратом и мною в мэрии. Но я приписываю эти странные выходки преследованиям и невзгодам, которым подвергался этот гражданин. Думаю, что жизнь в подполье, где ему пришлось скрываться, ожесточила его душу...

Совершенно верно, самые лучшие граждане могут быть не в меру пылкими республиканцами — надо в этом признаться. Но не станем из-за двух-трех неуравновешенных людей обвинять весь состав парижской делегации. Что касается меня, я не принадлежу Парижу, я родился в департаменте, о котором я всегда вспоминаю с чувством живейшей радости. Но никто из нас не принадлежит тому или другому департаменту, мы принадлежим всей Франции.

240

Переменим же тему наших прений в интересах общественного блага. Бесспорно, нужен строгий закон против тех, кто стремится посягнуть на общественную свободу. Прекрасно, проведем этот закон. Проведем закон, карающий смертной казнью всякого, кто выскажется в пользу диктатуры или триумвирата. Но, установив основы, обеспечивающие торжество равенства, уничтожим дух партийности, который нас погубит. Утверждают, что среди нас есть люди, имеющие намерение расчленить Францию. Рассеем эти нелепые идеи, установив смертную казнь их авторам. Франция должна быть неделимым целым; она должна иметь единое представительство. Граждане Марселя хотят протянуть руку гражданам Дюнкерка. Итак, я требую смертной казни для всякого, кто пожелал бы нарушить единство Франции, и я предлагаю постановить, чтобы Национальный конвент положил в основу будущего управления единство представительства и исполнительной власти. Пусть дрожат австрийцы при виде этого священного единения; дрожат крамольники внутри страны и коронованные бандиты, возлагающие все свои надежды на наши разногласия. Установим эти основы, и тогда, клянусь вам, наших врагов ждет неминуемая гибель. (Аплодисменты).



ДАНТОН И ЖИРОНДА

Конвент, 29 октября 1792 года.

Робеспьер просит слова по поводу доклада Ролана. Его прерывают возгласы недовольства.

Дантон. Председатель, оставьте слово за оратором, а после него я прошу слова. Пора все это выяснить!

Альбитт и Тальен предлагают перенести прения. по докладу министра на определенный назначенный для этого день.

Бюзо. Я протестую против этого предложения.

Дантон. А я, наоборот, всецело поддерживаю его. Я уверен, что Собрание без колебаний назначит на определенный ближайший день рассмотрение столь важного вопро-

241

са, как заслушанный нами доклад министра. Настало время наконец узнать, кто наши товарищи; пора и нашим товарищам узнать, что они должны думать о нас.

Нельзя скрывать, что в Собрании существует немало взаимного недоверия между его членами. Если то, что я говорю, истина — и вы все это знаете,— то позвольте мне сделать необходимые выводы.

Прежде всего надо искоренить это недоверие и, если среди нас имеются виновники, надо воздать им по заслугам. (Аплодисменты).

Я заявляю Конвенту и всей нации, что я отнюдь не люблю Марата. Я откровенно скажу, что испытал на .себе его темперамент: он не только вспыльчив и брюзглив, но и неуживчив.

После подобного признания да будет мне позволено сказать, что я тоже стою вне всяких партий и заговоров. Если кто-либо сможет доказать, что я замешан в каком-нибудь комплоте, пусть объявит об этом сейчас же во всеуслышание. Если же, напротив, верно, что моя мысль принадлежит только мне и что я твердо решил скорее умереть, чем вызвать раздоры в республике, я прошу выслушать полностью мое мнение о нашем теперешнем политическом положении.

Нельзя отказать в филантропии и в чувстве гуманности министру внутренних дел и всем честным гражданам, сокрушающимся по поводу бедствий, неизбежно связанных с великой революцией. Конечно, они вправе требовать наказания по всей строгости народного правосудия для тех, кто явно служит своим личным интересам вместо того, чтобы служить революции и свободе.

Но как могло случиться, что один министр, который не может не знать обстоятельств, приведших к изложенным им событиям, забывает те принципы и истины, которые другой министр развивал пред нами по поводу тех же событий?

Вспомните, что теперешний министр юстиции сказал вам о бедствиях, неразрывно связанных с революциями.

Другого ответа я не могу дать и министру внутренних дел. Если каждый из нас, каждый истинный республиканец. имеет право требовать суда над лицами, возбуждающими революционное движение только для удовлетворения личной мести, то тем более нельзя упускать из виду, что троны никогда не рушились без того, чтобы под их обломками не было погребено несколько мирных граждан.

242

Никогда еще революция не совершалась без того, чтобы полное разрушение существующего порядка вещей не оказывалось роковым для отдельных лиц. Нельзя возлагать ответственность за подобные явления ни на Париж, ни на другие города, в которых могли произойти такие же бедствия. Последние могли, конечно, явиться и результатом мести отдельных лиц — этого я не отрицаю. Но — еще вероятнее — они явились следствием всеобщего возбуждения умов, национальной лихорадки, творившей в то же время чудеса, которым будет удивляться потомство.

Итак, я утверждаю, что министр действовал под влиянием чувства, которое я уважаю, но что его страстная любовь к порядку и законности заставила его увидеть обширные государственные заговоры в том, что, быть может, является просто сцеплением мелких интриг, мелких как по их сущности, так и по средствам их осуществления. (Ропот).

Проникнетесь той мыслью, что в республике не может быть заговоров. Есть затаенные страсти, могут быть отдельные преступления, но нет таких больших комплотов, которые могли бы причинить ущерб свободе. (Продолжительный ропот).

Где же те люди, которых обвиняют в заговорах, в стремлении к диктатуре или к триумвирату? Пусть назовут их.

Да, мы должны приложить все усилия, чтобы прекратить раздоры, вызванные чувством озлобления и личными предубеждениями, а не пугать себя призраками вымышленных химерических заговоров, существование которых было бы чрезвычайно трудно доказать.

Я призываю поэтому к открытому выяснению всех подозрений, разъединяющих нас; я настаиваю, чтобы прения по докладу министра были перенесены на определенный день, потому что я хочу, чтобы факты были разносторонне расследованы и чтобы Национальный конвент мог принять нужные меры против тех лиц, которые окажутся виновными.

Я должен заметить, что совершенно правильны раздававшиеся здесь протесты против рассылки по департаментам писем, косвенно обвиняющих членов этого Собрания. Ролану следовало бы отослать письмо, в котором говорится об убийствах, министру юстиции или государственному обвинителю для препровождения в трибунал, где, без сомнения, выясни-

243

лось бы, что все эти страшные проекты являются пустой выдумкой. (Ропот)... Я заявляю это определенно, потому что пора это сказать: все, кто твердят о заговоре Робеспьера, являются в моих глазах или людьми предубежденными или дурными гражданами. (Ропот)... Пусть все, не разделяющие моего мнения, позволят мне сначала высказаться подробно, а затем могут возражать.

Я не осудил никого и готов опровергнуть все обвинения. Чувствуя в себе достаточную силу и сознавая свою правоту, я прошу назначить обсуждение этого доклада на следующий понедельник. Я прошу отложить до понедельника, так как необходимо, чтобы члены Собрания, желающие выступить обвинителями, имели время убедиться в правдивости своих обвинений, собрав нужный материал. Отсрочка нужна и для тех, кто пожелает опровергнуть обвинения — они смогут приготовить свои возражения и в свою очередь доказать неосновательность клеветнических обвинений.

Итак, честные граждане, которые жаждут только правды, которые хотят увидеть в истинном свете людей и их поступки, узнают скоро, кого они должны ненавидеть и к кому относиться с братским доверием; ведь только братство — и ничто другое — способно вывести Конвент на верный путь — к величию и славе. (Рукоплескания).



КАК СПАСТИ ФРАНЦИЮ

Конвент, 27 марта 1793 года.

Альбитт жалуется на проволочки в деле устройства Чрезвычайного уголовного трибунала.

Дантон. Конвент — орган революционный, он должен отвечать духу народа.

Настало время объявить войну нашим внутренним врагам. Повсюду назревает гражданская война, а Конвент безмолвствует! Да, граждане, прежняя аристократия дерзко поднимает голову. Вы учредили трибунал, чтобы рубить головы преступникам, а он до сих пор не организован. Что же скажет на это народ, готовый подняться на врага? (Со всех концов зала слышится: Да! да! Аплодисменты).

244

Что же скажет народ, который видит и понимает это? (Возгласы: Правильно!). Мелкие страсти волнуют его представителей, и это в то время , когда они должны направить всю свою энергию против внутреннего и против внешнего врага.

Граждане, я должен, наконец, сказать вам правду — и скажу вам ее без утайки. Какое мне дело до той болтовни, какую распускают о человеке, достаточно сильном для того, чтобы ничего не бояться и высказывать правду? Да, вы не исполняете своего долга. Вы говорите, что народ введен в заблуждение. Да, конечно, есть преступные люди, которые вводят его в заблуждение; но, если бы вы в свободное от исполнения своих обязанностей время рассеивались бы с целью агитации по всему Парижу, этот самый народ внял бы голосу разума; помните, что революция может быть совершена только самим народом: он — орудие революции, а вы призваны руководить этим орудием.

Напрасно вы станете уверять, что народные общества кишат гражданами, сеющими нелепые слухи и тяжкие обвинения. Что ж! Если это так, то почему же вы не остановите и не вразумите их? Думаете ли вы достигнуть цели, обзывая этих чрезмерных патриотов сумасшедшими? Революции разжигают все страсти. Великий народ в революции подобен металлу, кипящему в горниле: статуя свободы еще не отлита, металл еще только плавится; если вы не умеете обращаться с плавильной печью, вы все погибнете в пламени. (Продолжительные аплодисменты).

Разве вы не понимаете, что необходимо сегодня же издать декрет, который заставил бы содрогнуться врагов нации? Надо объявить, что во всех муниципалитетах все граждане будут вооружены пиками за счет контрибуции, внесенной богачами (нужно заставить их платить, дабы их собственность осталась неприкосновенной).

Надо заявить во всеуслышание в тех городах и департаментах, где возникали бунты, что всякий, кто осмелится призывать контрреволюцию, высказывать преступные мнения, навлекая тем самым бедствия на свою родину, будет объявлен вне закона. (Аплодисменты).

Я предлагаю, чтобы трибунал, созданный для борьбы с контрреволюционерами, принялся за дело немедленно, без всяких проволочек.

Я предлагаю Конвенту объявить всему миру, объявить французскому народу, что он — орган революции, что он

245

решил упрочить свободу всеми возможными средствами, что он твердо решил задушить всех змей, терзающих лоно отчизны, и раздавить врагов народа, издав, если того потребуют обстоятельства, самый беспощадный революционный закон.

Я хочу, чтобы это заявление не осталось пустым словом, но прозвучало бы как голос людей, твердо уяснивших себе миссию, возложенную на них народом. Объявите сами войну аристократам; скажите, что общественное спасение требует законов, выходящих за пределы обыденных мероприятий. Покажите себя беспощадными, покажите себя такими же революционерами, как и сам народ, и вы спасете его.

Народ пойдет вместе с вами, и тогда все будет спасено; потому что — не заблуждайтесь в этом, граждане,— народ, стремящийся стать поистине ведущим, должен подобно отдельным личностям пройти тяжелую школу страданий. Нельзя отрицать того, что у нас были неудачи. Но — подумайте только!—когда вся Европа, объединилась для того, чтобы вас погубить, и старый деспотизм нашел опору в самом же народе, пытаясь отсрочить свою гибель, подумайте, если бы в тот момент вам сказали: тиран погибнет, сраженный мечом закона, неприятель будет изгнан, вы соберете стотысячную армию в Майнце, вы захватите часть неприятельской территории, вы овладеете Турне,— всякий француз, услышав это, понял бы, что наша свобода восторжествует. И что же! Несмотря на все перенесенные удары, разве не таково наше теперешнее положение? Так может ли оно казаться безнадежным?

Теперь вы можете судить о наших огромных ресурсах! Но мы должны уметь их использовать. Вы потеряли драгоценное время в бесцельных прениях; вы позволили вести себя по ложному пути. Вам сказали, что революция окончена, что те, кто продолжают ее,— мятежники и бунтовщики. И что же! Эти самые мятежники гибнут теперь под кинжалами убийц!

Вот что погубило нас. Режим, худший чем аристократия, клеймил перед лицом всей Франции всякого человека с сильной волей именем чудовища и преступника. А Франция безмолвствовала! Она не знала, на каких людей, на какие идеи она может опереться. Пора выйти из этой политической летаргии! К счастью, свет разгорается все ярче! Во всей Республике, от одного ее конца до другого, мы начинаем узна-

246

вать друг друга. Марсель знает, что Париж стремится к свободе и что он никогда не хотел анархии, как это утверждали! Марсель называет себя Горой республики. Она растет, эта Гора, и лавины свободы обрушатся с грохотом на заговорщиков, жаждущих тирании и порабощения. (Всеобщие аплодисменты) .

Я не хочу напоминать вам об отдельных фактах, я не буду перечислять вам тех преследований, которым подвергались патриоты; если бы мне было свойственно входить в детали, я бы вам рассказал о генерале, который вначале пользовался большой популярностью, а потом пришел к печальному концу; его погубили, вооружив его против народа.

Я сообщу вам один факт, о котором прошу вас немедленно позабыть. Ролан писал Дюмурье, Дюмурье показал это письмо мне и Делакруа: "Вы должны соединиться с нами, чтобы уничтожить парижскую партию, особенно Дантона". (Ропот возмущения).

Судите сами, граждане, каким примером мог служить и какое ужасное влияние мог оказывать человек с воображением настолько извращенным, чтобы высказывать такие мысли! А этот человек стоял во главе Республики! Но оставим все это и опустим завесу над прошлым.

Я призываю вас образовать священный союз для спасения свободы. Деспоты во время наших споров сомкнули свои ряды, стали одерживать победы. Объединимся же и мы! Вот что нам надо сделать. И Франция присоединится к нам.

Итак, прекратим наши распри. Я не требую дружеских объятий, я знаю, что личные антипатии непреоборимы. Но дело идет о нашем спасении, и я настолько убежден, что нанести удар национальному представительству — это значит совершить величайшее преступление, что я даю клятву умереть, защищая своего злейшего врага.

Я хочу, чтобы это священное чувство воспламенило все сердца, чтобы каждый член Собрания осознал, хотя бы в своих интересах, ради собственного спасения, что прежде всего необходимо избавиться от наших внутренних врагов. Если мы не спасем Республики, то неизбежно станем жертвами наших страстей или нашего невежества.

Но что я говорю! Республика бессмертна. Враг может одержать победу, может взять одну-другую крепость, но он сам истощит свои силы на французской земле.

247

Я видел новые подкрепления, притекающие со всех сторон к границам; это истинные дети свободы. Во всех департаментах, которые я объезжал, я видел ту преданность родине, которая является ужасным предзнаменованием для наших врагов. Наши враги имели успех; в то время , как мы рассуждали, деспоты стянули свои силы и принудили нас отступить. Но, отступив и прикоснувшись снова к родной земле, француз, подобно сказочному великану, ощущает в себе новые силы. (Аплодисменты).

Я прошу вас, граждане, принять предлагаемый мной закон. Но я подчеркиваю то, что важнее закона: нужно, чтобы вы стали близки народу; необходимо, чтобы каждый человек, в ком живет хоть искра священного огня патриотизма, каждый человек, который хочет быть французом, не отдалялся от народа; народ нас породил; мы не отцы его, мы его дети! (Аплодисменты).

Итак, если этот отец заблуждается, мы должны просветить его, отдать нашу любовь, наши заботы. Разъясним ему наши стремления, наши средства защиты, наши силы; скажем ему (не ради лести), что он непобедим, если захочет быть единым.

Граждане, поделимся нашими знаниями, не станем уклоняться от выполнения нашего долга, не будем ненавидеть друг друга, сольемся с чувствами народа! Если мы ближе подойдем к нему, если мы примем участие в народных обществах, невзирая на то, что там можно встретить много недочетов (что делать! нет совершенства на земле), то, верьте, в результате получится такое сочетание сил, действий и взаимной помощи в борьбе с врагом, которое обеспечит нации новые триумфы и новые успехи.

Я прошу поставить на голосование мое предложение, заключающееся в том, чтобы, во-первых, вооружить всех французов хотя бы пиками; затем привести в действие Революционный трибунал. Кроме того, надо издать и разослать во все департаменты декларацию к французскому народу о том, что вы будете беспощадны, как и он, что вы создадите законы, которые навеки уничтожат рабство, и что отныне нет ни мира, ни перемирия между вами и внутренним врагом, (Бурные аплодисменты).



248

ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ ЖИРОНДЕ

Конвент, 1 апреля 1793 года.

Дантон вернулся, из Бельгии. Он видел измену Дюмурье, поражение армии и чувствует более чем когда-либо необходимость тесного единения Конвента с. Францией. Он хочет, по его словам, протянуть "оливковую ветвь мира" направо и налево. Но жестокие нападки Ласурса, вызванные запросом Пеньера, разрушают его планы. Накануне вечером в клубе якобинцев он дал обещание "поднять завесу". Потрясенный всем виденным им на границах, ожесточенный смертью жены и злобными нападками па него, он объявляет войну Жиронде.

Дантон. Прежде всего я должен отдать вам справедливость, как истинным друзьям народа, вам, граждане, сидящим на этой Горе (оборачиваясь к скамьям левого крыла); вы лучше видели вещи, чем я.

Я долго думал, что, несмотря на врожденную стремительность моего характера, я должен смягчать природные свои свойства и в трудных условиях, в какие я был поставлен при выполнении возложенного на меня поручения, держаться умеренности, которую, мне казалось, диктовали обстоятельства. Вы обвинили меня в слабости, и вы были правы: я признаю это перед лицом всей Франции!

Кто же здесь обвинители? Да, это те самые люди, которые всякими ухищрениями и вероломством упорно пытались избавить тирана от карающего меча закона. (Возгласы с мест: "Это правда!" — Ропот на правых скамьях). Граждане, и эти самые люди имеют дерзость выступать теперь в роли обличителей!..

Ваших комиссаров называли виновниками дезорганизации армии. Мы виновники дезорганизации? Мы, собравшие французскую армию, мы, изгнавшие врага из многих важных пунктов! А если бы тот, кто говорил, что мы являлись с целью посеять смуту, был свидетелем нашего поведения, ему пришлось бы сознаться, что мы презирали австрийские пушки так же, как будем презирать клевету и интриги врагов свободы...

И вот за то, что я был слишком благоразумен и осмотрителен, и обо мне искусно распустили слух, будто я создал

249

себе партию приверженцев и стремлюсь стать диктатором или королем, за то, что я не хотел, отвечая моим противникам, вызывать слишком острые столкновения, распри и быть виновником раздоров в этом Собрании, теперь меня обвиняют, будто я презираю и принижаю Конвент!

Унижать Национальный конвент! Да кто же больше меня неустанно стремился поднять его достоинство и укрепить его авторитет? Разве я не говорил с уважением даже о моих врагах? (Обращаясь к правой стороне собрания). Я спрашиваю вас, мои вечные обвинители...

Мы желали короля? Да ведь именно тех, кто имел глупость и трусость щадить короля, только их и можно подозревать в желании восстановить трон. Только те, кто все время старались восстановить Дюмурье против народных обществ и против большинства Конвента, только они и называли наши настойчивые просьбы о помощи малодушием, только они, не скрывая, хотели поразить Париж за выказанный им патриотизм, вооружить против него все департаменты...

Большинство членов Собрания поднимается и указывает на правое крыло: "Да, да, они хотели это сделать".

Да, они одни, только они соучастники заговора, и они меня обвиняют! Хорошо же! Я вижу, что не может быть больше мира между Горой, между патриотами, требовавшими смерти тирана, и презренными людьми, клеветавшими на нас по всей Франции, чтобы спасти его!

Большинство членов левой части Собрания встает с мест и аплодирует. Слышатся возгласы: "Мы спасем отечество".

Нас обвиняют в том, что мы составляем заговоры в Париже. Хорошо! Мы раскрыли перед народом всю нашу жизнь — жизнь людей, идущих смелым шагом к революции. Мне приписывают преступные замыслы, осыпают меня самыми ужасными эпитетами, не щадят ничего, лишь бы нас обвинить, а теперь хотят вдобавок нас запугать! О, нет! (В левой части Залы раздаются бурные аплодисменты, их поддерживают и на трибунах).

Можно ли было хоть на миг поверить такой нелепости, будто я мог соединиться с Дюмурье? Против кого восстает

250

Дюмурье? Против Революционного трибунала: но ведь я настоял на создании этого трибунала. Дюмурье хочет уничтожить Конвент. Когда с этою же целью был предложен созыв первичных собраний, кто, как не я, воспротивился этому? Если бы я действовал в согласии с Дюмурье, разве я противодействовал бы его финансовым мероприятиям в Бельгии? Разве я разрушил бы его проект восстановления представительства трех сословий?

Кому Дюмурье объявляет войну? Народным обществам. А кто из нас сказал, что без народных обществ, без помощи народной массы нет спасенья?

Разве такие заявления согласуются с поступками Дюмурье? И не находите ли вы, что в соучастии следует обвинить прежде всего тех, кто спешил оклеветать посланных в Бельгию комиссаров, чтобы обречь заранее их миссию на неудачу? (Аплодисменты). Кто торопил посылку комиссаров? Кто ускорил набор солдат, кто способствовал пополнению армии?

Это сделал я; и перед лицом всей Франции я заявляю, что именно я энергичнее всех работал над пополнением армии. Разве я, подобно Дюмурье, клеветал на солдат свободы, которые массами идут на подкрепление наших разбитых армий? Разве я не говорил, что эти неустрашимые люди заражали своим патриотизмом, почерпнутым ими на родине, всю армию? Разве я не говорил, что эта часть армии, находясь на чужой территории, не проявляла прежней силы, но, подобно сказочному великану, едва вступив ногой на землю свободы, она возродится во всей своей республиканской доблести? Разве так говорит человек, жаждущий дезорганизации? А разве мое поведение не было поведением гражданина, который хочет оберечь вас от всей Европы?

Когда же перестанут вызывать все эти призраки и химеры, которые рассеиваются тотчас при свете истины, при первом же определенном и ясном разъяснении!

Я требую, чтобы следственная комиссия немедленно приступила к работе, чтобы она расследовала подробно поведение каждого депутата со дня открытия Конвента; я требую, чтобы она с особой тщательностью расследовала поведение тех депутатов, которые, уже после издания декрета о неделимости Республики, стремились ее расколоть; тех, кто после провала их предложения об обращении к народу, постоянно клеветал на лучших граждан. И если здесь, как я полагаю,

251

большинство — истинные республиканцы, они сделают должные выводы.

Я требую, чтобы Конвент расследовал поведение тех, кто отравлял общественное мнение во всех департаментах; тогда мы увидим, что следует думать о людях, имевших дерзость предлагать местным властям арестовать комиссаров Конвента; о людях, желавших сделать граждан и администраторов судьями над депутатами, посланными вами в департаменты, чтобы поднять народный дух и ускорить рекрутский набор. Тогда станет ясно, кто были те, которые вначале имели дерзость вступать в переговоры с королевской властью, а затем, разочаровавшись, по их словам, в силе народа, задумали спасти обломки этой власти. Надо раз и навсегда запомнить: тот, кто хотел спасти личность короля, тем самым обнаружил намерение спасти королевскую власть. (Аплодисменты большей части собрания).

Все выяснится, и тогда никого нельзя уже будет обмануть уверением, будто трон был разрушен нами для того, чтобы создать на его месте новый. Кто решился сразить одного короля, тот, ясное дело, становится с тех пор смертельным врагом всех королей...

Я требую, чтобы комиссия расследовала не только действия комиссаров, но и поведение тех, кто своими преступными и дерзкими письмами пытались уверить всех, что Республикой руководят преступники. Я требую, наконец, чтобы комиссия назвала имена тех, кто развращал умы народа, кто хотел вооружить департаменты против Парижа, имена тех, кто хотел спасти тирана.

Я требую, чтобы мое предложение было поставлено на голосование, и тогда все увидят (аплодисменты), боюсь ли я обвинителей. А я... я укрепился в цитадели разума и выйду из нее с орудием истины, чтобы превратить в прах всех моих врагов.

Дантон сходит с трибуны, сопровождаемый бурей аплодисментов большей части Собрания и граждан. Некоторые представители крайней левой бросаются к нему, чтобы заключить его в объятия. Аплодисменты долго не прекращаются.

252

В ЗАЩИТУ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПАРИЖА

Конвент, 25 мая 1793 года.

Депутация Генерального совета коммуны появляется в Собрании. Она говорит о заговоре, раскрытом Комиссией двенадцати, и требует освобождения Эбера или немедленного суда над ним. Инар в резкой форме возражает депутации, его речь, прерываемая возгласами Собрания, заканчивается следующими словами: "Если бы Конвент был захвачен заговорщиками, я заявляю вам от имени всей Франции... я заявляю вам, что Париж был бы вычеркнут из списка городов Республики... Вся Франция восстала бы против него и скоро, быть может, на берегах Сены напрасно искали бы то место, где стоял Париж".

Дантон. Председатель, я прошу слова для того, чтобы вам возразить!.. (Дантон получает слово).

Если бы председатель протянул Коммуне пальму мира с таким же подъемом, с каким он недавно развертывал здесь боевое знамя перед процессией доблестных воинов, я бы приветствовал его ответ. Но я хочу выяснить, каковы могут быть политические последствия только что выслушанной речи.

Достаточно и слишком долго уже осыпали Париж клеветою... (Аплодисменты левой части собрания и трибуны. С правой стороны слышен ропот возмущения. Многочисленные возгласы: "Нет, обвинения направлены не против всего Парижа, а против нескольких негодяев, находящихся в нем"...).

Вы хотите доказать, что я ошибся? (Многочисленные возгласы "Да!"). Я явился на эту трибуну не для того, чтобы оправдывать Париж; он в этом не нуждается... (Аплодисменты). Я хочу говорить в интересах всей Республики.

Необходимо уничтожить то неблагоприятное впечатление, которое может произвести на департаменты ответ председателя. Что значит это трагическое заключение, брошенное президентом Парижу? Мне представляется странным, что здесь рисуют картину гибели Парижа, который будет уничтожен департаментами, если этот город в чем-то провинится... ("Да,— восклицает большинство членов,— они бы это сделали!" Ропот в крайней левой части Собрания).

Я хорошо знаком с ораторскими приемами... (Ропот в правой части Собрания). В ответе председателя проскальзывает чувство раздражения. Зачем представлять себе, что скоро, может быть, на берегах Сены не останется следов Пари-

253

жа? Председатель должен гнать от себя такие мысли! Ему следует предлагать нам только образы, внушающие надежды и братские чувства. Пусть Республика знает, что Париж никогда не отступит от своих принципов; пусть она знает, что, разрушив трон тирана, запятнанного преступлениями, Париж не воздвигает его вновь для нового деспота.

Пусть знают также, что представителям народа приходится лавировать между двумя рифами. Те, кто служат какой-либо партии, приносят народу и ее хорошие и ее дурные стороны; если бы в партии, служащей народу, оказались преступники, парод сумел бы наказать их; по запомните ту великую истину, что если надо выбирать между двумя крайностями, то гораздо лучше решительно кинуться в сторону свободы, чем хотя бы немного свернуть к рабству. Если мы уничтожим нежелательный элемент, у нас останутся истинные республиканцы.

С некоторого времени патриотов стали притеснять в секциях. Мне хорошо знакома наглость врагов народа. Аристократы, охваченные бешеной злобой, охотно задушили бы все признаки свободы. Но народ выйдет из заблуждения и сметет их со своего пути (Аплодисменты).

Как же поступать нам, законодателям, стоящим в центре событий? Обуздаем всех дерзких мятежников, но прежде всего обратимся против аристократов, ибо они неисправимы. (Аплодисменты). Вы, пылкие люди, служащие народу и преданные его благу, не бойтесь лицемерного модерантизма, надвигающегося на нас; присоедините осторожность к свойственной вам энергии, и все враги народа будут раздавлены.

Среди истинных граждан есть не в меру горячие головы, но разве можно вменять им в преступление энергию, направленную на служение народу? Если бы не было людей, с пламенным темпераментом, если бы сам народ никогда не решался на насилие, не было бы и революции, и народу никогда не удалось бы разбить своих цепей... (Продолжительные аплодисменты) . Надо объединить все департаменты и ни в коем случае не озлоблять их против Парижа. Как! Этот огромный город, обновляющийся изо дня в день все новыми пришельцами из тех же департаментов, Париж, способен посягнуть на народное представительство! Париж, первым сломавший железный скипетр, способен осквернить ковчег завета, доверенный его рукам! Нет! Париж; любит революцию; за жертвы, которые Париж принес свободе, он заслуживает признательность всех французов.

254

Таковы ли и ваши чувства? Если да, то проявите их. Велите опубликовать ответ вашего председателя, но заявите при этом, что Париж никогда не переставал быть верным сыном Республики. Парижская Коммуна имеет за собой немалые заслуги перед Республикой (сильный ропот в большей части собрания), большая часть жителей Парижа сослужила великую службу (аплодисменты во всех концах зала), а это большинство — это почти весь Париж. (Аплодисменты продолжаются).

Благодаря этой декларации нация по достоинству оценит предложение о перенесении заседаний Конвента в другой город. (Аплодисменты). Все департаменты составят о Париже то мнение, какого он заслуживает и какое они в сущности о нем имеют. Париж, я повторяю это снова, будет всегда достоин быть блюстителем народного представительства.

Когда будет сорвана маска с тех, кто играет в патриотизм (аплодисменты во всех концах зала) и кто служит опорой для аристократов, вся Франция поднимется и сокрушит своих врагов. (Аплодисменты).



О ПРЕДОСТАВЛЕНИИ КОМИТЕТУ ОБЩЕСТВЕННОГО СПАСЕНИЯ ПОЛНОМОЧИЙ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА

Конвент, 1 августа 1793 года.

Выступает Кутон. Он говорит: "Английское правительство ведет с, нами войну, не стесняясь в выборе средств. Мы должны неустанно твердить об этом, чтобы народ мог полностью уяснить себе всю свирепость королей. Английское правительство объявило, что всякий англичанин, помещающий свои капиталы во Франции, будет считаться государственным изменником. Прекрасно, отплатим той же монетой, постановим, что всякий француз, помещающий свои капиталы, в стране, с которой мы ведем войну, будет считаться изменником родине; постановим, кроме того, что всякий француз, уже имеющий капиталы в иностранных банках, обязан в месячный срок заявить об этом под угрозой штрафа, равного сумме вклада, и ареста по закону о подозрительных".

255

Дантон. Я поддерживаю эти предложения. Настал момент, когда необходимо пустить в ход политические средства.

Конечно, республиканский народ не унизится до применения в борьбе с врагами средств подкупа, тайного убийства и яда. Но корабль Республики должен управляться рулем бессмертного разума — это закон здоровой политики. Почему до сих пор у нас нет временного полномочного правительства? Пора уже Конвенту вспомнить заслуги Комитета общественного спасения. Мы не добьемся успеха до тех пор, пока Конвент не осознает, что Комитет общественного спасения — одно из завоеваний свободы, и не даст, наконец, этой организации возможность полностью развернуть свои силы. Она оказала уже революции немало услуг. Конвенту надо заняться усовершенствованием этого вида правительства. Абсурдно оставлять во время революции власть раздробленной. Необходим центр единения, необходима центральная власть, пусть даже обладающая лишь временными полномочиями.

Поверьте, Кобург, вторгаясь на нашу территорию, оказывает величайшую услугу Республике. В настоящий момент обстоятельства складываются опять так же, как в прошлом году. Нам угрожают те же опасности... Но силы народа отнюдь не исчерпаны. Ведь он принял конституцию! А отсюда родится высокий энтузиазм, ибо, приняв конституцию, народ тем самым дал клятву всей своей массой обрушиться на врагов! (Аплодисменты).

Прекрасно! Будем страшны, будем биться как львы. Почему до сих пор мы не создали временного правительства, способного решительными мерами поднять энергию народа?

Я заявляю, что сам я не войду ни в какой комитет, облеченный властью. Я оставляю за собой все свои взгляды и возможность постоянно стимулировать энергию тех, кто управляет; но я даю вам совет и хочу надеяться, что вы им воспользуетесь. Нам надо пустить в ход те же меры, которые применяет Питт, кроме преступных.

Если бы два месяца тому назад вы позаботились разъяснить департаментам создавшееся в Париже положение, если бы министр внутренних дел оказался достойным своих задач и сделал бы на пользу Республике столько же, сколько Ролан сделал ей во вред, интриги федералистов не имели бы никакого успеха в департаментах.

256

Но ничего не было сделано и не делается; правительство пренебрегает политическими мероприятиями.

В ожидании того момента, когда конституция начнет действовать, и для того, чтобы этот момент действительно настал, необходимо наделить Комитет общественного спасения полномочиями временного правительства. Министры должны стать лишь первыми агентами, исполнителями воли этого правительства.

Я знаю, мне возразят, что члены Конвента не должны брать на себя функций власти, связанных с ответственностью. Но я уже сказал, что вы ответственны перед свободой. Если вы ее спасете,— и только при этом условии,— вы заслужите благословение народа.

В распоряжение правительственного комитета необходимо отпустить крупные суммы для оплаты политических средств; применять их нас вынуждает коварство наших врагов.

Комитет должен получить право принимать самые решительные временные меры, не связывая себя необходимостью предварительного их опубликования.

В настоящий момент, в разгар сельских работ, не будем отрывать рабочих рук, нужных для сбора урожая. Примем лишь первую меру: проведем строгую инвентаризацию запасов зерна. Питт ведь проделывает свои махинации не только с нашими финансами, он спекулирует и на хлебе, скупая и вывозя его за границу. Надо прежде всего, чтобы все французы получили полную уверенность, что, поскольку природа нам благоприятствует, нам нечего опасаться голода, вызванного искусственными мерами в год изобилия.

Тотчас же после окончания сбора урожая обратимся с воззванием ко всем коммунам, крупным и мелким. Пусть каждая коммуна соберет свой контингент людей, оружия и запасов. Как можно больше волонтеров, ибо время открытия военных действий приближается!

Если народ хочет быть свободным, то вся нация должна выступить в момент, когда свободе угрожает опасность. До сих пор врагу противостоял только авангард нации. Надо добиться, наконец, чтобы враг испытал на себе мощь соединенных усилий всего народа.

Мы даем миру пример, невиданный в истории человечества. Волей французского народа учреждено правительство Республики. Горе народу, не умеющему защитить правительство, им самим столь торжественно учрежденное.

257

Заметьте, вандейцы сражаются энергичнее, чем мы. Они умеют использовать силу даже индифферентных масс. А мы? Мы выступаем во имя блага всех будущих поколений, на нас обращены взоры всего мира, мы, даже погибнув, оставим в наследство миру прославленные имена,— как же могло случиться, что мы с холодным безразличием созерцаем грозящие нам опасности? Почему до сих пор на наших границах нет защищающей их огромной массы граждан? Уже во многих департаментах народ негодует на нашу слабость и требует, чтобы прозвучал наконец набат, возвещающий пробуждение нации. В народе больше энергии, чем в вас. Если вы окажетесь достойными народа, он пойдет за вами и сметет всех врагов. (Аплодисменты).

Итак, я предлагаю: реорганизовать Комитет общественного спасения, наделив его полномочиями временного правительства и подчинив ему всех министров в качестве исполнителей его воли; предоставить в его распоряжение 50 миллионов, в которых он должен отчитаться лишь по окончании своих полномочий, а до этого момента может тратить по своему усмотрению, хотя бы сразу все в один день, если найдет это нужным.

Не пренебрегайте этим, посмотрите, что стоит Питту защита деспотизма! Питт тратит миллионы, чтобы вас поработить, потратьте и вы миллионы, чтобы сохранить свою свободу. Деньги, потраченные на защиту свободы,— это деньги, отданные в рост.

Будем же политически разумны во всем. По всей Франции скрывается куча предателей. Надо их обнаружить и уничтожить. Хорошее правительство должно везде иметь своих агентов. Вспомните, что именно таким путем удалось уже добыть очень ценные сведения. К силе оружия, к силе народной энергии присоедините все добавочные средства, которыми вас может вооружить разум. Нельзя допустить, чтобы заносчивый министр иностранного деспота изобретательностью и совершенством применяемых им средств превзошел тех, кто призван возродить человечество.

Я взываю к вам от имени будущих поколений, ибо если вы не удержите мощной рукой бразды правления, то, истощив силы населения, вы обречете целый ряд поколений на нищету и рабство. Я призываю вас принять мои предложения немедленно и без всяких проволочек.

После этого надо будет провести учет урожая и организовать контроль над всеми видами транспорта с целью предот-

258

вратить вывоз хлеба через порты и через сухопутные границы.

Необходимо также произвести инвентаризацию оружия. Сегодня же отпустим в распоряжение правительства 100 миллионов на отливку пушек и выделку ружей и пик. Во всех сколько-нибудь значительных городах не должно остаться ни одной наковальни, на которой не ковалось бы оружие против врагов.

Надо произвести дополнительный набор в деревнях после окончания жатвы. Вы увидите, что нам нечего приходить в отчаяние!

В настоящее время вы по крайней мере свободны от интриганов в своей собственной среде, вы свободны в своих действиях, вас не раздирают интриги заговорщиков; наши враги не могут больше похвастаться, как Дюмурье, что в их распоряжении — часть самого Конвента.

Народ вам доверяет: будьте же велики, как он, и достойны его доверия; ибо, если ваша слабость помешает вам спасти его, он спасет себя без вас, а вам останется только позор. (Аплодисменты).



РЕВОЛЮЦИЯ И ТЕРРОР

Конвент, 26 ноября 1793 года.

В Конвент являются депутации от различных коммун и передают в его распоряжение ценности, изъятые из упраздненных церквей; священники, сложившие свой сан, заставляют Конвент тратить немало времени на выслушивание их заявлений. Дантон и предлагает положить конец этим нескончаемым "антирелигиозным маскарадам", после чего переходит к теме о революционном правительстве и терроре.

Дантон. Народ требует, чтобы мы дали ему законы, он хочет пользоваться всеми благами нашей конституции.

Я требую прежде всего немедленного доклада о заговоре, якобы существовавшем за границей. Надо тщательно разыскать его авторов и соучастников даже в недрах нашего Собрания. Надо преследовать изменников везде, под каким бы видом они ни скрывались.

Но постараемся различить, где кончается заблуждение и где начинается преступление. Народ требует, чтобы террор

259

был поставлен в порядок дня; но он хочет, чтобы террор был применен к действительным врагам Республики и .только к ним, т. е. к аристократам, эгоистам, заговорщикам и изменникам, агентам иностранных правительств; народ не хочет, чтобы всякий, кто родился без революционного пыла, в силу одного этого считался виновным; если он не уклоняется от своего долга, если он не замышляет преступления, народ готов поддержать даже слабого гражданина.

Единственно, чего народ хочет теперь, это — сильного и энергичного правительства. Эта энергия исходит от самого народа: ведь каждый год он будет избирать своих представителей, своих администраторов, одним движением он сметет со своего пути тех, кто посмел бы посягнуть на его величие.

В широкой политической перспективе мы представляем собой в сущности только национальную комиссию, труды которой освещаются одобрением народа. Пусть каждый из нас ни на минуту не упускает из виду всю широту этих задач; пусть Комитет общественного спасения отрешится от мелочных забот. Принесем народу плоды его конституции; ведь все великое в революции совершил он сам. Его представители должны склониться перед ним; но пусть они в то же время стремятся подняться на ту высоту, на которой стоит народ. Вперед сомкнутыми рядами! Не медля обсудим законы, которые нужно издать; пусть Конвент поручит своим комитетам в кратчайший срок сделать доклад о последнем заговоре. За дело — и без проволочек! Создадим республиканскую власть! Больше энергии, больше единства революционному правительству! Покараем виновных и покараем беспощадно — и народ признает, что мы достойны его.

Я требую представления доклада по поводу раскрытого недавно заговора и проекта организации временного правительства.

Файо. Я не возражаю против предложения Дантона, но я заявляю, что у него вырвались, несомненно случайно, выражения, которые меня удивляют; он признал ту великую истину, что народу принадлежит верховная власть, по в то время , когда народ должен быть неумолимым, Дантон призывает его к милосердию. (Многочисленные возгласы: "Дантон не говорил этого").

Дантон. Я не говорил этого, я не произнес слова "милосердие", я не высказывал мысли, что надо быть снисходительным к виновным. Наоборот, я требовал создания сильно-

260

го и революционного правительства. Я призывал к спасительной твердости до того момента, пока власть народа не будет признана повсюду. Притом я далек от посягательства на свободу чьих-либо мнений.

Файо. Дантон говорил о проекте создания правительства: можно подумать, что нынешнее правительство является пробным и его можно заменить другим. Я заявляю, что я стою за Республику.

Дантон. Республиканская конституция принята, и я — убежденный республиканец; я говорил только о временном революционном правительстве, вопрос о котором стоит в порядке дня и будет подвергнут обсуждению и рассмотрению Собрания; я, со своей стороны, предложу ему самые энергичные революционные меры.

(Конвент при единодушных аплодисментах принимает предложения Дантона).



О РЕВОЛЮЦИОННОЙ ЗАКОННОСТИ

Конвент, 24 января 1794 года.

Один из депутатов (Бурдон), выслушав жалобы Демулена на злоупотребления, происходящие при обысках, незаконную реквизицию имущества и т. п., предлагает потребовать от Комитета безопасности представления в трехдневный срок объяснений по поводу сообщенных фактов. Дантон возражает против этого предложения; между прочим, он высказывает следующие мысли о революционном праве и революционной законности

Дантон. Граждане! Никто больше меня не стремится к охране революционного движения. Революцию нельзя творить в геометрических формах; революционные меры неминуемо, хотя бы временно, тяжело ложатся даже на честных граждан.

Эти истины очевидны для всех. Те, кто вправе были бы жаловаться, должны и впредь безропотно терпеть — таков их долг; но если они выполняют свой долг и временно жертвуют своим покоем, даже своей свободой, ради общей свободы и общего блага, то наш долг в свою очередь выслушивать справедливые требования и по возможности их удовлетворять, поскольку это не вредит делу революции.

261

Я первый всегда буду настаивать на сохранении того быстрого бега колесницы революции, который мы ей дали, Запрягая в нее пылких и сильных духом патриотов.

Будем помнить, что, прислушиваясь слишком к голосу справедливости, мы рискуем впасть в опасность чрезмерной снисходительности и дать таким образом оружие против себя нашим врагам. Сохранение нужного равновесия, хотя и трудно, но возможно. Вот на что я прошу вас направить все ваше внимание: задача заключается в том, чтобы выработать прием скорого и справедливого суда, не замедляя хода революции.

Я вам показал, в чем заключается ваш долг, в то время как долг честных граждан состоит в том, чтобы терпеть и не роптать. Прибавлю еще одно соображение в подкрепление моей мысли. Когда революция подходит к концу, когда враги Республики и свободы повсюду спасаются бегством от республиканских легионов>, тогда разгораются мелкие страсти, возникают личные счеты, всякого рода недоразумения; и все это происходит между людьми, которые до тех пор дружно, рука об руку работали на благо народа. Появляется масса свежеиспеченных запоздалых патриотов, вспыхивает борьба страстей, предубеждений, личная ненависть выступает на сцену, и сплошь и рядом настоящие стойкие патриоты гибнут под натиском этих новых пришельцев. Замалчивать все это бесполезно. Эти факты, меня поразившие, конечно, не могли не броситься в глаза и вам. Во многих коммунах Республики возникли несогласия между друзьями свободы; эти раздоры имели печальные последствия.

Я далек от мысли хулить все в совокупности совершенное революцией. Там, где благоприятные для свободы результаты,— и это я буду твердить без конца,— не следует критиковать меры, приведшие к этим результатам; нет нужды закрывать глаза на то, что свободе придется перенести еще немало потрясений; лучше дойти до крайностей в борьбе за ее сохранение, нежели толкнуть ее на край гибели попятным движением, которое может быть на руку только нашим врагам.

Но разве Республика не является грозой для всех своих врагов? Разве она не торжествует победу? Разве вы не применили для уничтожения ваших внутренних и внешних врагов грозные и всеобъемлющие меры? Разве эти меры не имели ожидаемого успеха? Разве вы не сознаете своей мощи? Разве исполнители предписанных вами мер утеряли энергию и силу, каких вы от них ждали?

262

Итак, воспользуйтесь этим моментом, чтобы направить верные удары против врагов родины, избежать ошибок или исправить их. Вот, что я вам предлагаю: с того момента, когда Национальный конвент может без ущерба для общественного блага обеспечить правосудие честному гражданину, он не выполнит своего долга, если останется пассивным.

Вот истинные принципы; вот то, что вы должны и что можете сделать.

Я предлагаю сосредоточить все наше внимание на том, каким образом обеспечить правосудие,— скорое, верное и без ущерба для революционного движения,— по отношению ко всем жертвам произвольных арестов и тому подобных мероприятий, многосемейным беднякам, родителям защитников отечества и вообще всем тем, кто по своим гражданским добродетелям должен быть дорог патриоту и законодателю.

Я предлагаю, кроме того, передать все имеющиеся предложения в Комитет общественной безопасности, который совместно с Комитетом общественного спасения наметит нужные меры. Они представят вам доклад для всестороннего обсуждения... Каждый сможет высказать свое мнение, а я много раз убеждался, что в результате ваших прений всегда торжествует разум, справедливость и истина.

Национальный конвент только потому победил своих врагов, что он был истинно народным. Таким он и останется навсегда. Он должен провести и защитить перед общественным мнением меры, предложенные мной, и представить добрым гражданам и народным обществам широкую свободу для выражения их мнений по этим крупным политическим вопросам. После этого можно будет уже решить, что оставить на долю революционной энергии и чем пожертвовать во имя человечности. Вот чего требует от вас достоинство, которым вы облечены.

Углубив эти великие проблемы, вы добьетесь — я уверен в этом — результатов, которые равно удовлетворят и правосудие и гуманность.

Этим вы докажете, что умеете управлять государством, как вы уже доказали свою преданность свободе, уничтожив тирана и федералистов. (Шумные аплодисменты. Предложение Дантона принимается.)